Товарищи, предлагаемый и настоящем письме Вашему вниманию вопрос о мотивах моего перехода к учредиловцам я намеревался поднять лишь по окончании срока наказания, но мое заключение, несмотря на прошедшие уже три года, вопреки всяким предположениям, начинает затягиваться.
       Проходят годы, старая гвардия боевиков постепенно вымирает (умер Дьяконов, отравился Чеверев, убит бандитами Зенцов) и для меня не исключена возможность иметь Соловки последним пристанищем, и я начинаю тревожиться, что мое ’’преступление”, за которое из коммунара меня сделали арестантом, может остаться темным пятном в моей революционной биографии.
       Моя тактическая ошибка, квалифицированная как контрреволюционное деяние, если и не сможет отпасть совершенно, как отпали все прочие, возведенные на меня легкомысленными фантазерами "преступления”, то должна будет получить иное освещение, а именно красное, а не черное2*.
       Будучи еще в Китае, я узнал из прессы СССР о попытках некоторых коммунистов-партийцев, считавших меня на­всегда похороненным, распустить про меня всевозможные небылицы и легенды о моих ужасных ’’преступлениях”.
       Меня обвинили и в намерении вывезти бывшего царя из России, и в службе у Колчака и Деникина и пытались даже очернить мое революционное прошлое. Это ускорило мое решение вернуться в СССР и предстать перед судом партии, в рядах которой я боролся и борюсь всю свою жизнь, и заставило меня сосредоточить главное внимание на опровержении этих обвинений.
       Нужно было доказать, что в инциденте с перевозкой семьи Романовых из Тобольска в Екатеринбург я был прав и действовал по распоряжению центра и доказал это документально: телеграфными лентами моих переговоров Тобольск — Тюмень. Омск — Москва, Кремль. К сожале­нию, мои документы (около 50 штук) не опубликованы в партийных органах, и поэтому все мои друзья и личные враги находятся в этом вопросе в полном неведении.
      Второй главный вопрос: нужно было доказать свою чистоту поведения партийца в работе последних лет в Китае. Задача чрезвычайно трудная, т.к. работа большею частью (период 1919-1924 гг.) велась нелегально и документов сохранить не всегда было возможно. Но эта часть моей революционной деятельности, как мне заявили в ОГПУ, расследована детально и дала также только благоприятные для меня результаты.
      Таким образом, все эти мыльные пузыри досужих писак о моей чуть ли не контрреволюционной деятельности лопнули тут же, как только по моем возвращении из Китая в СССР мною были представлены документальные данные.
      Однако есть еще один момент, мой переход к учредиловцам. Этот вопрос остался до сих пор мною не разъясненным. Не придавая большого значения переходу и не ожидая столь сурового наказания, я надеялся по освобождении и это обвинение, если и не снять с себя совершенно, то по крайней мере докумен тально разъяснить мотивы своего поступка. Вот об этих-то документальных данных я и буду сейчас говорить.
      Первое. Петр Гузаков должен помнить, как в период 1918 года, когда он был моим помощником командующего армией, у нас во время борьбы с белыми были и сомнения в успехе массового наступления. Перед уходом из Самары мы не исключали возможности перехода с массовых боев фронтами на партизанщину и возможности занятия территории Урала белыми. И чем больше я тогда думал об этом, тем глубже убеждался в скорой необходимости перехода в подполье. Как результат этого убеждения мною было дадено 3* распоряжение отправить два вагона разного оружия (главным образом пулеметы) в Симский округ и спрятать там в ущельях гор на случай перехода на нелегальное положение. Оружие отправили и укрыли в районе Симского завода. Это было исполнено симцами 4*, которых можно всегда разыскать и опросить.
     Таким образом, вы видите, вопрос о продолжении борьбы в тылу белых мною ставился значительно ранее моего перехода к учредиловцам и ставился не только теоретически, но и практически.
     Второй серьезный момент, это происходившее за несколько дней до моего отъезда в тыл противника совещание партийцев-боевиков. На этом собрании присутствовали т.т. Кривов, Немвицкий, Чеверев, Алексакин, Дьяконов, ГрГигорий] Зенцов, Ермолаев и др. — всего более десяти человек. Совещание происходило, как Вы помните, в беседке городского сада. Там я заявил, что наступило время партизанщины на Урале, т.е. пришел момент перехода к подпольной работе. Нам, боевикам, необходимо перейти в тыл и, что я лично решил это сделать и еду в Уфу, в район более других мне известный. Охотников, кроме меня, на этом совещании более не оказалось. Я со своим мнением остался в одиночестве (позднее Вы также пришли к этому выводу и многие из Вас действовали в тылу противника), но никто из присутствующих не возражал, что я сделаю это самостоятельно. По согласованию с Уфимским Советом я получил от соответствующих организаций 5.000 руб. денег, тарантас, лошадь, документы (кажется, на имя Крылова) и выехал через фронтовую полосу в Уфу.  
     Третье. Мое трехмесячное пребывание (нелегальное) в Уфе в подполье. Все это время с момента моего приезда в Уфу и до последнего дня перехода к учредиловцам я жил и скрывался у старого партийца Василия Горелова. И в ожидании известий изСарапула от товарищей-боевиков, которым я дал явку на Владимира Алексеева, вел разведку в Уфимском районе, разъезжая по нему с отцом Горелова в качестве скупщика меда. Этот момент весьма нетрудно проверить, стоит только обратиться к Василию Горелову и ко всем членам его семьи.
     Таким образом, перечисленные факты неопровержимо доказывают, что путь мой как до подпольного периода в Уфе, так и в момент подпольной жизни — ясен и чист, и исказить его или загрязнить при всем злостном намерении кого бы то ни было — не удастся.
     И эти факты я прошу Вас подтвердить письменно, ибо Вы сами были их участниками. Теперь остается последний момент — мое воззвание к учредиловцам — мой переход, за что я отбываю ныне суровое наказание в Соловецком лагере. В своем заявлении на имя т.т. Сталина и Менжинского, а затем и на допросе в ОГПУ я объяснил этот момент политической ошибкой, совершенной мною под влиянием болезненного душевного разлада. Да, подтверждаю — это была ошибка, но ошибка стратегического характера] 5*. Гражданин] Опарин в одном из журналов ’’Былое Урала” объясняет мой переход якобы ’’моей расплатой” за угрожаемый при внезапном аресте чехами расстрел. Лживость этой инсинуации рассеивается моей подпольной жизнью у Василия Горелова. Меня, до момента моего открытого перехода, никто не арестовывал. К учредиловцам я пошел добровольно. Возникает вопрос: почему я это сделалПриступая к описанию единственного за всю мою долголетнюю революционную деятельность против партии проступка и как это случилось, я должен указать сначала на одну психологическую черту боевика-уральца, выработавшуюся у него в процессе длительной борьбы и часто заставлявшую его проявлять значительно большую самостоятельность, чем это допускалось партийными рамками. Мы, боевики, не всегда согласовывали свою боевую деятельность с партией. Приходилось сначала тщательно и конспиративно ото всех обдумывать какой-либо план, затем совершать экспроприацию или террористический акт и после, если тот или иной акт был удачен, получать санкцию партии. [Мы привыкли действовать самостоятельно, сообразуясь с объективными условиями на месте] й*. Наша своеобразная борьба и работа развила в нас чрезвычайную инициативу, благодаря чему мы нередко действовали даже вопреки того или иного постановления парторганизации и только наши удачи спасали нас от исключения из партии. Поэтому, когда я уезжал из Сарапула в тыл противника, я по-прежнему был уверен, как старый боевик имею тот карт-бланш, которым я всегда пользовался в борьбе с врагами в тяжелые годины царизма. Касательно работы я и сам не знал, в какой форме она выльется в подполье, да и трудно было заранее сказать что-либо по этому вопросу. Я только знал, что оружие на Урале есть, боевиков и партизан я наберу среди симских рабочих, а остальное все будет в наших руках. Подробный план я решил выработать на месте по приезде в Уфу, но, когда я приехал туда, я только там узнал, что в Симу случилась катастрофа: склады оружия выданы предателем, симцы терроризованы7* и разбежались, оставшиеся партийцы в Уфе так глубоко ушли в подполье, что ни о какой боевой с ними работе не могло быть и речи. От товарищей-боевиков из Сарапула я никаких известий не получал. Тем не менее я еще надеялся на их приезд. [За несколько дней до моего ареста в Уфу приехал Алексакин, отказавшийся со мной повидаться.]8* (И только после моего перехода за несколько дней до ареста в Уфу приехал Алексакин, отказавшийся от встречи со мной). Выходя по ночам9* из своего подполья, я видел, как учредиловцы свертывали свои10* организации и готовились к эвакуации. Город кишел бежавшими с фронтов солдатами. Красная армия была на подступах к Уфе, и при каждом ее ударе весь тыл противника содрогался и приходил в панический ужас. Три месяца наблюдал я агонию учредиловцев, бездейст­вие тяготило меня, не было ни одного товарища, с кем мож­но было бы посоветоваться, но и вернуться обратно и отсту­пить при таком положении, когда видишь, что достаточно одного внутреннего толчка, чтобы все здание учредиловцев рухнуло, — я считал для себя невозможным, и вот в этот-то момент у меня созрел план удара противнику в тыл, воспользовавшись для этой цели его же аппаратом. Большие связи Алексеева среди учредиловцев давали мне надежду на осуществление этого плана Итак, я начал опасную игру. Меня могли при первом же моем появлении просто повесить, прикинувшись, что они верят моему заявлению. Когда, по прибытии в Уфу, я задал т. Алексееву вопрос, что будет, если меня откроют. ’’Повесят”, ответил он не задумываясь. Следовательно, опасность была велика, но относилась она исключительно ко мне, и больше никому абсолютно не угрожала. Я шел один и никого в это безумное предприятие не втягивал. Единственно, что останавливало меня и заставляло серьезно задумываться, прежде чем совершить этот роковой шаг — это вопрос, как отнесетесь к этому Вы, боевики, и как это шаг будет расценивать партия, но зная по опыту наших боевых организаций много примеров, что ’’победите­лей не судят”, — я ринулся проводить в жизнь свой план. И если бы мне удалось осуществить задуманное дело хоть отчасти, тогда работа сама бы оправдала мой поступок и тогда, конечно, не в Соловках бы сидел я, но на этот раз обстоятель­ства сложились против меня и меня постигла Heyfla4ai Вскоре учредиловцы были разогнаны, колчаковцы меня арестовали, заявив на допросе, что номер с заявлением не пройдет. План мой рухнул. Меня увезли к Колчаку в Омск на расправу, и только при помощи Кошека мне удалось бежать в Китай, где я тут же снова приступил к работе в партии и где начинается опять чистая страница моей революционной деятельности. Таким образом, только для оказания возможно большей помощи своей партии в тылу противника пожертвовал я собой, но не другими и решился на этот губительный для себя шаг и кто знает меня и мою долголетнюю революционную деятельность, тот не может допустить, чтобы я — всю свою жизнь проведший в боях с царским правительством, будучи все время на ответственном боевом посту партии — мог бы действительно перейти на сторону врага с намерением защищать его в последние дни его издыхания и борьба с которым была целью всей моей жизни. Вот мотивы, заставившие меня совершить акт перехода к учредиловцам. Но так как Ваше настоящее партийное и особенно служебное положение сделало многих из. Вас по отношению к старым, попавшим в беду, товарищам скептиками, то последние могут вполне резонно сказать: да, все это так, жизнь твою мы знаем, она проходила у нас на глазах, революционная деятельность также, но мотивы твои для нас неубедительны. Нет фактов, чтобы мы могли без неприятных для себя последствии, даже подумать об этом, не только предпринять что-либо в 11и< сторону переоценки твоего перехода к учредиловцам. [Согласен с ними, ибо мне также трудно доказать, оправдать свой поступок, как невозможно осязать в руках ум человеческий, но и они не докажут мне обратное. Где у них данные квалифицировать мой переход, как измену? Написал воззвание? Но я сделал это с целью нанести противнику удар в тыл!]12* И мне трудно доказать свой поступок, раз нет налицо положительных результатов моего перехода, а имеется только самый факт перехода, который, конечно, расценивается этими скептиками, как измена. Но где у них данные квалифицировать Мой переход, как измену? Перешел к учредиловцам? Написал воззвание? Но я сделал это с целью разрушить тыл противника! Что это была тактическая ошибка, этого я не отрицал и не отрицаю. В этом спорном вопросе, принятом почему-то многими за бесспорный, столько же ”за”, сколько и ’’против”. В пользу первого еще говорит вся моя предшествовавшая работа, особый характер уральца-боевика, мой риск жизнью и, наконец, весь подготовительный момент. Здесь ’’заколдованный круг”, разогнуть который сможет лишь история будущего, если сейчас мои мотивы не являются для скептиков достаточно убедительными. Но не будем говорить о том, чего нельзя доказать фактами и чему можно только верить, если правильно воспринять мои предвосходящие действия. А там, где голая вера и интуиция, там и сомнения, поэтому оставим этот вопрос, если скептикам нужны эти сомнения. Перейдем к фактам и посмотрим, о чем они говорят. Вот они в конспективном виде суммированные:
1.    Моя революционная подпольная работа в течение многих лет исключительно с большевиками.
2.    Мое активное участие в октябрьском перевороте и разгоне учредиловцев в кульминационный момент их популярности.
3.    Заготовка оружия на случай борьбы в тылу противника.
4.    Сарапульское совещание партийцев-боевиков.
5.    Жизнь в подполье в Уфе перед переходом к учредиловцам.
6.    Переход к учредиловцам в момент их развала.
7.    Арест после написания воззвания.
8.    Моя последующая работа в Китае.
9.    С этими фактами в руках Вы сможете проследить весь мой путь от Сарапула до дверей учредиловки и Вы увидите, могла ли моя ошибка иметь черную окраску.
10.  Итак, Вы можете как Вам угодно отнестись к моему переходу к учредиловцам, но если Вы хоть раз вдумаетесь серьезно в историю моей жизни, известной Вам с детства, и наберетесь мужества связать концы моей разрубленной этим переходом биографии (последний момент до перехода и затем новый период моей партийной работы в Китае), тогда Вы увидите, что Яковлев слишком много взял на себя, действуя во время перехода к учредиловцам без санкции боевиков и партии, и поэтому сорвался, но никогда его поступками не руководила измена.
11.     Заканчивая настоящее письмо, повторяю свою просьбу зафиксировать на бумаге указанные мною факты, которые для меня очень важны и которые освещают мой поступок совершенно иначе, чем говорят об этом мои враги 14*.


2.Архив семьи В.В. Яковлева. Копия. 13.1* Письмо адресовано: Василию Алексакину, Владимиру Алексееву, Петру Гузакову, Андрею Ермолаеву, Василию Горелову, Тимофею Кривову; [Даниле Сулимову — В док. зачеркнуто], Степану Туманову, [Рындину — В док. зачеркнуто]. 14.2* Здесь и далее выделены слова, подчеркнутые в документе. 15.3* Так в документе. 16.4* Так в документе. 17.5* В документе зачеркнуто. 18.6* В документе зачеркнуто. 19.7* Так в документе. 20.8* В документе зачеркнуто. 21.9* Далее зачеркнуто —"во время разведки”. 22.10* Далее зачеркнуто — "монатки”. 23.11 * Далее зачеркнуто — ”в пользу пересмотра”. 24.12* В документе зачеркнуто. 25.13* Так в документе. 26.               14* Далее зачеркнуто — ’’Яковлев (Стоянович-Мячин)”.