Категории раздела
Меню сайта
- Старый Каменск
- Каменский Заводъ
- До 1917 года
- Общественные организации
- Люди
- Исторические справки
Наш опрос
Друзья сайта
Статистика
Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Конфликт Деникина и Врангеля был для меня в основном ясен, как факт истории, но детали этого конфликта и основная причина была как то размыта. Как то просматривая Морской сборник который выпускали с начала 20-х годов по начало 40-х бывшие морские офицеры Белой армии жившие в Чехии, я обратил внимание на то, что во многих документах посвященных какой либо годовщине какого то события Гражданской войны в списках персон белого движения совершенно не упоминается генерал А.И. Деникин. Сначала меня это удивило. Действительно читая список деятелей белого движения которых следует помнить потомкам белых и которые имеют заслуги перед Россией в деле борьбы с красной угрозой вдруг обнаруживаешь, что в списке нет Антона Ивановича. Сначало это не бросалось в глаза, но потом по мере накопления литературы это стало выступать явно. Не жаловали не только морские офицеры, но и сухопутные Антона Ивановича. Не жаловали. Но за что?
Ответ я нашел в журнале и на сайте чешских эмигрантов в Праге Архив Севастополя погиб во время бомбежки в 1942 году во время Великой Отечественной. Совершенно случайно среди немногих оставшихся уцелело письмо барона Врангеля Антону Ивановичу Деникину, в котором барон ясно излагает свои претензии Деникину. Еще ранее изучая причины поражения Северной армии Гайды, который в первые месяцы командования Екатеринбургской группировкой стоял за вариант прорыва через Пермь на Котельнич, и вдруг на совещании совместно с Дутовым высказался за южный вариант - прорыв на соединение с Деникиным, который был отвергнут Лебедевым и Колчаком. Что послужило пересмотру его взглядов?
Чешские историки супруги Муратовы рассказывали, что командование легии в 1918 году направила в район Мурманска и Архангельска специальную группу, которая вернувшись обратно сделала доклад, что прорыв на север невозможен из-за отсутствия в районе прорыва коммуникаций, населенных пунктов которые могут служить источниками пополнения людскими силами, боеприпасами и продовольствием. Северный план прорыва был отставлен. Оставался южный прорыв на соединение с армией ВСЮР. Прорыв прямо не решал вопроса эвакуации легии, но возможное падение власти большевиков в результате объединения сил и наступления на Москву делал этот план достаточно реальным. Почему же он не осуществился. Ответ в нижеприведенном письме П.Врангеля.
Генерал-лейтенант
Барон Врангель
13 февраля 1920 г.
г. Севастополь
Милостивый Государь,
Антон Иванович!
Барон Врангель
13 февраля 1920 г.
г. Севастополь
Милостивый Государь,
Антон Иванович!
Английский посол Сеймур передал мне от имени Начальника Английской Миссии при вооруженных силах на Юге России, генерала Хольмана, что Вы сделали ему, генералу Хольману, заявление о Вашем требовании оставления мною пределов России, причем Вы обусловили это заявление тем, что вокруг моего имени объединяются все те, кто не доволен Вами.
Адмирал Сеймур предложил мне использовать для отъезда за границу английское судно. Ровно полтора года тому назад я прибыл в Добровольческую Армию и стал добровольно в Ваше подчинение, веря в то время, что Вы честный человек, ставящий благо Родины выше личного и готовый положить всю жизнь за спасение Отечества.
Полтора года я сражался в рядах Вооруженных Сил Юга России, неизменно ведя мои войска к победе и не раз в самые тяжелые минуты спасая положение. Моя армия освободила Северный Кавказ. На совещании в Минеральных Водах 6 января 1919 года я предложил Вам перебросить ее на Царицынское направление, дабы подать помощь Адмиралу Колчаку, победоносно подходившему к Волге. Мое предложение было отвергнуто, и армия стала перебрасываться на Донецкий Бассейн, где до мая месяца вела борьбу под начальством генерала Юзефовича, заменившего меня во время моей болезни.
В апреле, едва поправившись, я принял армию и рапортом от 14 апреля за № 82 вновь указал о необходимости выбрать главным операционным направлением Царицынское, предупреждая, что противник сам перейдет в наступление от Царицына, причем создастся угроза нашей базе. Мои предсказания пророчески сбылись, и к середине апреля противник перешел Маныч и, выйдя в тыл Добровольческой Армии, подошел на 12 верст к Батайску. Перед грозной опасностью сюда спешно стали перебрасываться наши части, главным образом, конница, и Вы приняли над нами личное руководство. Противник был оттеснен за Маныч, все же наши попытки форсировать реку успеха не имели. 4 мая мне было предложено Вами объединить войска Манычской группы, и уже 8 мая я, разбив X Армию красных под Великокняжеской, стал быстро продвигаться на север. 17 июня я занял Царицын и стал продвигаться вверх по Волге; одновременно Добровольцы заняли Харьков.
Военное счастье улыбалось Вам, росла слава Ваша, и с нею вместе стали расти в сердце Вашем честолюбивые мечты... Совпавши с целым рядом наших побед, Ваш приказ о подчинении Вас Адмиралу Колчаку доказывал, кажется, противное. Будущая история покажет, поскольку этот Ваш шаг был доброволен...
Вы пишите, что подчиняетесь Адмиралу Колчаку, отдавая свою жизнь служению «горячо любимой Родине» и ставя превыше всего ее счастье...Не жизнь приносите Вы в жертву Родине, а только власть. И неужели же подчинение другому лицу для блага Родины есть жертва для честного сына ее? — Ту жертву не в силах был уже принести возвестивший ее, упоенный новыми успехами честолюбец... И, предоставленный самому себе, Адмирал Колчак был раздавлен и начал отходить на Восток. Тщетно Кавказская Армия пыталась подать руку помощи его войскам: истомленная походом по безводной степи, обескровленная, слабо пополненная, она к тому же времени ослаблялась выделением все новых и новых частей для переброски на фронт Добрармии, войска которой, почти не встречая сопротивления, шли к Москве.
В середине июля мне, наконец, удалось связаться с Уральцами и с целью закрепления этой связи я отдал приказ 2-й Кубанской Дивизии генерала Говорущенко переброситься в районе Камышина на левый берег Волги. Нижеприводимые две телеграммы, полагаю, достаточно ясно освещают вопрос о стремлении высшего командования подать помощь Сибирским Армиям Верховного Правителя:
1) «Для доклада Главкому прошу срочно сообщить, чем вызвана переброска отряда генерала Говорущенко на левый берег Волги? Переброска столь крупного отряда, в связи с необходимостью выделения Терской Дивизии и возвращения Донцам их первого корпуса, слишком ослабит части армии на главных операционных направлениях. Таганрог 16 июля № 010276. Романовский».
2) «Таганрог. Генералу Романовскому. 010276. Переброска частей генерала Говорущенко на левый берег Волги имела целью скорейшее соединение с войсками Верховного Правителя и намечалась в связи с передачей в состав Кавармии 1-го Донского Корпуса и обещанным прибытием 2-й Пластунской Бригады, о начале переброски которой я был телеграфно уведомлен. Отход Уральцев на Восток и намечаемая передача Донцам Первого Корпуса, задержание в Доброармии 2-й Пластунской Бригады и приказание направить туда же Терцев, конечно, в корне меняют положение. При этих условиях не только перебросить что-либо на левый берег Волги, в районе Камышина, не могу, но и от всякой активности в северном направлении вынужден отказаться. Боевой состав армии таков, что при указании действовать одновременно на Астраханском направлении и Саратовском, последнее направление могу лишь наблюдать. Царицын, 16 июля 1919 года. № 015549. Врангель».
Войска Адмирала Колчака, предательски оставленные нами, были разбиты. Оренбуржцы положили оружие, и лишь горсть Уральцев в безводных степях продолжает оказывать врагу сопротивление. Покончив с Сибирскими войсками, противник стал сосредоточивать части к Саратову, имея целью обрушиться на ослабленную кавказскую армию, отбросить ее к Югу и тем обеспечить коммуникацию своего Восточного фронта. Письмом от 29 июля я обратился к Вам, указывая на тяжелое положение моей армии и на неизбежность, благодаря ошибочной стратегии, поворота боевого счастья. Я получил ответ, что «ежели бы я следовал совету моих помощников, то Вооруженные Силы Юга не достигли бы настоящего положения».
Мои предсказания, увы, сбылись и на сей раз: кавказская армия под ударами второй, четвертой, десятой и одиннадцатой армий красных была отброшена к югу, и хотя с беспримерной доблестью разбила, опираясь на укрепленную Царицынскую позицию, все четыре неприятельские армии, но сама потеряла окончательно возможность начать новую наступательную операцию. Отбросив к югу мою армию, противник стал спешно сосредоточивать свои силы для прикрытия Москвы и, перейдя в наступление против армии генерала Маевского, растянувшейся на огромном фронте, лишенной резерва и плохо организованной, легко заставил ее начать отход.
Еще в то время как добровольцы победно двигались к сердцу России, и слух Ваш уже улавливал трезвон Московских колоколов, в сердцах многих Ваших помощников закрадывалась тревога. Армия, воспитанная на произволе, грабежах и пьянстве, ведомая начальниками, примером своим развращающими войска, — такая армия не могла создать России... Не имея организованного тыла, не подготовив в тылу ни одной укрепленной полосы, ни одного узла сопротивления и отходя по местностям, где население научилось ее ненавидеть, Добровольческая Армия, начав отступление, стала безудержно катиться назад.
По мере того, как развивался успех противника, обнаруживалась несостоятельность нашей стратегии и политики. Русское общество стало прозревать... Все громче и громче стали раздаваться голоса, требующие смены некоторых лиц Командного состава, предосудительное поведение которых стало достоянием общества, и назывались имена Начальников, имена которых среди общего падения нравов оставались незапятнанными.
Отравленный ядом честолюбия, вкусивши власти, окруженный бесчестными льстецами, Вы уже не думали о спасении Отечества, а лишь о сохранении этой власти. 17 октября генерал Романовский телеграммой запросил меня, какие силы мог бы я выделить из состава кавказской армии на помощь Добровольческой. Телеграммой от 18 октября за № 03533 я ответил, что при малочисленности конных дивизий, переброской одной—двух дивизий, остающиеся части кавказской армии, ввиду их малочисленности, я предложил свести в отдельный корпус во главе с ген. Покровским.
Стратегическое решение напрашивалось само собой: объединение сосредоточенных уже в районе Купянска 4-го Донского и 3-го Конного Корпусов, Терской и Отдельной Донской Дивизий, вновь перебрасываемых 3-х с половиной кубанских Дивизий, и использование для управления конной массой Штаба Кубанской Армии. На этом решении настаивали все три Командующих Армиями и ген. Маевский. Но в желании старших Начальников и армии и Общества видеть меня во главе войск, действующих на главнейшем направлении, Вы уже увидели для себя новую опасность.
Еще до занятия Царицына, когда я и бывший в то время Начальник Штаба моей армии генерал Юзефович предложили сосредоточить в районе Харькова крупные массы конницы, объединив их под моим начальством, Вы высказали на совещании достойное Вас предположение, что мы стремимся первыми войти в Москву. Теперь падение обаяния Вашего имени Вы видели не в Ваших ошибках, а в непостоянстве толпы, нашедшей себе нового кумира... Из состава Кавказской армии были взяты только две дивизии, и хотя впоследствии сама обстановка вынудила Вас перебросить три с половиной дивизии, но время было упущено безвозвратно, и вводимые в бой по частям войска терпели поочередно поражения. Еще 11 ноября Вы, в ответ на мои повторные настояния, писали мне, что «после детального обсуждения» отказываетесь от предложенной мною перегруппировки, а через 10 дней, 22-го, когда уже выяснилась потеря Харькова и неизбежный отход в Донецкий Бассейн, Вы телеграммой вызвали меня для нового назначения принятия Добровольческой Армии с подчинением мне конной группы.
Об оказании серьезного сопротивления противнику думать уже не приходилось. Единственно, что еще можно было сделать, — это попытаться вывести ее на соединение с Донской и прикрыть Ростовское направление... Я это сделал после тягчайшего 350-верстного флангового марша.
По мере того как армия приближалась к Ростову и Новочеркасску, тревога и неудовольствие росли. Общество и армия отлично учитывали причины поражения, и упреки Высшему Командованию раздавались все громче и громче... Вы видели, как таяло Ваше обаяние и власть выскальзывала из Ваших рук... Цепляясь за нее в полнейшем ослеплении, Вы стали искать кругом крамолу и мятеж.
9 декабря я подал Вам рапорт с подробным указанием на причины постигших нас неудач и с указаниями на необходимость принятия спешно ряда мер для улучшения нашего положения. Я указал на необходимость немедленно начать эвакуацию Ростова и Новочеркасска, принять срочные меры по укреплению плацдарма на правом берегу Дона... Ничего сделано не было, но зато в ответ на рапорт мой последовала Ваша телеграмма всем командующим армиями с указанием на то, что «некоторые из начальников позволяют себе делать мне заявления в недопустимой форме», требуя беспрекословного повиновения...
В середине декабря, имея необходимость выяснить целый ряд вопросов (мобилизация населения, конная мобилизация в занятом моей армией Таганрогском округе, разворачивание некоторых Кубанских частей и т. д.) с генералами Сидориным и Покровским, я просил их прибыть в Ростов для свидания со мною. Телеграммой об этом мною им было сообщение, копия же сего была препровождена Генералу Романовскому для сведения. На следующий день я получил Вашу циркулярную телеграмму всем командующим армиями; в ней указывалось на «недопустимость» моей телеграммы с запрещением Командующим выезда из пределов их армий. По-видимому, этими мерами Вы собирались пресечь возможность чудившегося Вам заговора Ваших ближайших помощников.
20 декабря Добрармия была расформирована, и я получил от Вас задачу отправиться на Кавказ для формирования Кубанской и Терской конниц. По приезде в Екатеринодар я узнал, что несколькими днями раньше прибыл на Кубань генерал Шкуро, получивший от Вас ту же задачу. Хотя впоследствии Вы это и пытались отрицать, намекая, что генерал Шкуро действовал самозванно, между тем в печати генерал Шкуро совершенно определенно объявил о данном Вами ему поручении, и объявления его Вашим Штабом не опровергались. При генерале Шкуро состоял Генерального Штаба полковник Гонтарев, командированный в его распоряжение генералом Вязьмитиновым; при нем же состояли (неизвестно для меня кем командированные) два агента контрразведывательного Отделения, братья Карташевы. Последние вели агитацию специально против меня среди казаков, распространяя о моих намерениях произвести переворот, опираясь на «монархистов» и желания принять «Германскую ориентацию»... В конце декабря генерал Шкуро был назначен командующим Кубанской Армии, а я, оставшись не у дел, прибыл в Новороссийск.
Еще 25 декабря я подал Вам рапорт, указывая на неизбежность развала на Кубани и на необходимость удержания Новороссии и Крыма, куда можно было бы перенести борьбу. Доходившие из этих мест тревожнее слухи, в связи с пребыванием моим в столь тяжелое для Родины время «не у дел», не могли не волновать Общества. О необходимости использовать мои силы Вам указывалось неоднократно и старыми военачальниками, и государственными людьми, и общественными деятелями. Указывалось, что при самостоятельности Новороссийского и Крымского театров разделение командования в этих областях необходимо. Подобная точка зрения поддерживалась и Английским Командованием. Лишь через три недели, когда потеря Новороссии стала почти очевидной, Вы согласились на назначение меня Помощником генерала Шиллинга по военной части, а 28 января, в день моего отъезда из Новороссийска, я уже получил телеграмму генерала Романовского, что «ввиду оставления Новороссии должность помощника Главноначальствующего замещена не будет».
В Новороссийске Вашим Штабом за мной велась самая недостойная слежка; в официальных донесениях Новороссийских Органов контрразведывательных отделений Вашего Штаба аккуратно сообщалось, кто и когда меня посетил, а генерал-Квартирмейстер Вашего Штаба позволял себе громогласно, в присутствии посторонних офицеров, говорить о каком-то «внутреннем фронте в Новороссийске, во главе с генералом Врангелем»... Усиленно распространяемые Вашим Штабом слухи о намерении моем «произвести переворот» достигли и заграницы: в Новороссийске меня посетил прибывший из Англии г. Мак-Киндер, сообщивший мне, что им получена депеша от его Правительства, запрашивающая о справедливости слухов о произведенном мною «перевороте». При этом г. Мак-Киндер высказал предположение, что исходом к этому слуху могли послужить ставшие широким достоянием Ваши со мною неприязненные отношения. Он меня просил, если найду возможным, с полной откровенностью высказаться по затронутому им вопросу. Я ответил ему, что не могу допустить мысли о каком бы то ни было выступлении против «Начальника, в добровольное подчинение которому встал сам», уполномочив его в то же время передать его Правительству, что достаточной порукой сказанного является мое слово и вся прежняя моя боевая служба.
В рапорте от 31 декабря за № 85 я подробно изложил Вам весь разговор, имевший место между г. Мак-Киндером и мною, предоставив в Ваши руки документ, в достаточной мере, казалось бы, долженствовавший рассеять Ваши сомнения. Вы даже не ответили мне...
Не имея возможности принести посильной помощи в защите Родины, потеряв веру в ВОЖДЯ, в добровольное подчинение которому вначале борьбы я стал, потеряв и всякое к нему уважение, я подал в отставку и выехал в Крым «на покой». Мой приезд в Севастополь совпал с выступлением капитана Орлова. Выступление это, глупое и вредное, но выбросившее лозунг «борьбы с разрухой в тылу и укрепления фронта», вызвало бурю страстей: исстрадавшиеся от безвластия, изверившиеся в выкинутые Властью лозунги, возмущенные преступными действиями ее Представителей, Армия и Общество увидели в выступлении Орлова возможность изменить существующий порядок. Во мне увидели человека, способного дать то, что жаждали все. Капитан Орлов заявил, что подчинится лишь мне. Прибывши в Крым после падения Одессы, генерал Шиллинг, учитывая положение, сам просил Вас о назначении меня на его место. Командующий Флотом и Помощник Ваш, генерал Лукомский, поддерживали его ходатайство. Целый ряд общественных групп, представители духовенства, представители народов Крыма, просили Вас о том же. На этом же настаивали представители и Союзников. Все было тщетно...
Цепляясь за ускользавшую из Ваших рук власть, Вы успели уже стать на пагубный путь компромиссов и, уступая «самостийникам», решили непреклонно бороться с Вашими ближайшими помощниками, «затеявшими», как Вам казалось, «Государственный переворот». 8 февраля Вы отдали приказ, осуждающий выступление капитана Орлова, «руководимое лицами, затеявшими подлую политическую игру», и предложили генералу Шиллингу «арестовать виновных, не взирая на их высокий чин и положение»... Одновременно приказом были уволены в отставку я, генерал Лукомский и Адмирал Ненюков.
Оба приказа появились в Крыму одновременно, 16 февраля, а за два дня до этого в местной печати появилась телеграмма моя капитану Орлову, в которой я убеждал его «как старый офицер, отдавший родине 20 лет жизни ради блага ее», подчиниться требованиям Начальства. «Затеявшего подлую политическую игру» не было надобности разгадывать — его имя громко называлось всеми.
Теперь Вы предлагаете мне покинуть Россию. Предложение это Вы передали через англичан. Переданное таким образом подобное предложение может быть истолковано как сделанное по их инициативе, в связи с «Германской ориентацией», сведения о которой так усердно распространялись Вашими агентами. В последнем смысле и истолковался Ваш приказ Вашим Штабом о назначении меня в Крым, против чего будто бы англичане протестовали.
Со времени увольнения меня в отставку я считаю свободным себя от всяких обязательств по отношению Вас и предложение Ваше для себя совершенно необязательным. Средств заставить меня выполнить его у Вас нет. Тем не менее, я решаюсь оставить Россию, заглушив горе в сердце своем.
Столь доблестно начатая Вами и столь недостойно проигранная борьба подходит к концу. В нее вовлечены сотни и тысячи лучших сынов России, неповинных в Ваших ошибках. Спасение их и их семейств зависит от помощи Союзников, обещавших эту помощь Вам.
Кончайте же начатое Вами дело, и, если мое пребывание на Родине может хоть сколько-нибудь помешать Вам защитить ее и спасти тех, кто Вам доверялся, я, ни минуты не колеблясь, оставляю РОССИЮ.
Барон Петр ВрангельАдмирал Сеймур предложил мне использовать для отъезда за границу английское судно. Ровно полтора года тому назад я прибыл в Добровольческую Армию и стал добровольно в Ваше подчинение, веря в то время, что Вы честный человек, ставящий благо Родины выше личного и готовый положить всю жизнь за спасение Отечества.
Полтора года я сражался в рядах Вооруженных Сил Юга России, неизменно ведя мои войска к победе и не раз в самые тяжелые минуты спасая положение. Моя армия освободила Северный Кавказ. На совещании в Минеральных Водах 6 января 1919 года я предложил Вам перебросить ее на Царицынское направление, дабы подать помощь Адмиралу Колчаку, победоносно подходившему к Волге. Мое предложение было отвергнуто, и армия стала перебрасываться на Донецкий Бассейн, где до мая месяца вела борьбу под начальством генерала Юзефовича, заменившего меня во время моей болезни.
В апреле, едва поправившись, я принял армию и рапортом от 14 апреля за № 82 вновь указал о необходимости выбрать главным операционным направлением Царицынское, предупреждая, что противник сам перейдет в наступление от Царицына, причем создастся угроза нашей базе. Мои предсказания пророчески сбылись, и к середине апреля противник перешел Маныч и, выйдя в тыл Добровольческой Армии, подошел на 12 верст к Батайску. Перед грозной опасностью сюда спешно стали перебрасываться наши части, главным образом, конница, и Вы приняли над нами личное руководство. Противник был оттеснен за Маныч, все же наши попытки форсировать реку успеха не имели. 4 мая мне было предложено Вами объединить войска Манычской группы, и уже 8 мая я, разбив X Армию красных под Великокняжеской, стал быстро продвигаться на север. 17 июня я занял Царицын и стал продвигаться вверх по Волге; одновременно Добровольцы заняли Харьков.
Военное счастье улыбалось Вам, росла слава Ваша, и с нею вместе стали расти в сердце Вашем честолюбивые мечты... Совпавши с целым рядом наших побед, Ваш приказ о подчинении Вас Адмиралу Колчаку доказывал, кажется, противное. Будущая история покажет, поскольку этот Ваш шаг был доброволен...
Вы пишите, что подчиняетесь Адмиралу Колчаку, отдавая свою жизнь служению «горячо любимой Родине» и ставя превыше всего ее счастье...Не жизнь приносите Вы в жертву Родине, а только власть. И неужели же подчинение другому лицу для блага Родины есть жертва для честного сына ее? — Ту жертву не в силах был уже принести возвестивший ее, упоенный новыми успехами честолюбец... И, предоставленный самому себе, Адмирал Колчак был раздавлен и начал отходить на Восток. Тщетно Кавказская Армия пыталась подать руку помощи его войскам: истомленная походом по безводной степи, обескровленная, слабо пополненная, она к тому же времени ослаблялась выделением все новых и новых частей для переброски на фронт Добрармии, войска которой, почти не встречая сопротивления, шли к Москве.
В середине июля мне, наконец, удалось связаться с Уральцами и с целью закрепления этой связи я отдал приказ 2-й Кубанской Дивизии генерала Говорущенко переброситься в районе Камышина на левый берег Волги. Нижеприводимые две телеграммы, полагаю, достаточно ясно освещают вопрос о стремлении высшего командования подать помощь Сибирским Армиям Верховного Правителя:
1) «Для доклада Главкому прошу срочно сообщить, чем вызвана переброска отряда генерала Говорущенко на левый берег Волги? Переброска столь крупного отряда, в связи с необходимостью выделения Терской Дивизии и возвращения Донцам их первого корпуса, слишком ослабит части армии на главных операционных направлениях. Таганрог 16 июля № 010276. Романовский».
2) «Таганрог. Генералу Романовскому. 010276. Переброска частей генерала Говорущенко на левый берег Волги имела целью скорейшее соединение с войсками Верховного Правителя и намечалась в связи с передачей в состав Кавармии 1-го Донского Корпуса и обещанным прибытием 2-й Пластунской Бригады, о начале переброски которой я был телеграфно уведомлен. Отход Уральцев на Восток и намечаемая передача Донцам Первого Корпуса, задержание в Доброармии 2-й Пластунской Бригады и приказание направить туда же Терцев, конечно, в корне меняют положение. При этих условиях не только перебросить что-либо на левый берег Волги, в районе Камышина, не могу, но и от всякой активности в северном направлении вынужден отказаться. Боевой состав армии таков, что при указании действовать одновременно на Астраханском направлении и Саратовском, последнее направление могу лишь наблюдать. Царицын, 16 июля 1919 года. № 015549. Врангель».
Войска Адмирала Колчака, предательски оставленные нами, были разбиты. Оренбуржцы положили оружие, и лишь горсть Уральцев в безводных степях продолжает оказывать врагу сопротивление. Покончив с Сибирскими войсками, противник стал сосредоточивать части к Саратову, имея целью обрушиться на ослабленную кавказскую армию, отбросить ее к Югу и тем обеспечить коммуникацию своего Восточного фронта. Письмом от 29 июля я обратился к Вам, указывая на тяжелое положение моей армии и на неизбежность, благодаря ошибочной стратегии, поворота боевого счастья. Я получил ответ, что «ежели бы я следовал совету моих помощников, то Вооруженные Силы Юга не достигли бы настоящего положения».
Мои предсказания, увы, сбылись и на сей раз: кавказская армия под ударами второй, четвертой, десятой и одиннадцатой армий красных была отброшена к югу, и хотя с беспримерной доблестью разбила, опираясь на укрепленную Царицынскую позицию, все четыре неприятельские армии, но сама потеряла окончательно возможность начать новую наступательную операцию. Отбросив к югу мою армию, противник стал спешно сосредоточивать свои силы для прикрытия Москвы и, перейдя в наступление против армии генерала Маевского, растянувшейся на огромном фронте, лишенной резерва и плохо организованной, легко заставил ее начать отход.
Еще в то время как добровольцы победно двигались к сердцу России, и слух Ваш уже улавливал трезвон Московских колоколов, в сердцах многих Ваших помощников закрадывалась тревога. Армия, воспитанная на произволе, грабежах и пьянстве, ведомая начальниками, примером своим развращающими войска, — такая армия не могла создать России... Не имея организованного тыла, не подготовив в тылу ни одной укрепленной полосы, ни одного узла сопротивления и отходя по местностям, где население научилось ее ненавидеть, Добровольческая Армия, начав отступление, стала безудержно катиться назад.
По мере того, как развивался успех противника, обнаруживалась несостоятельность нашей стратегии и политики. Русское общество стало прозревать... Все громче и громче стали раздаваться голоса, требующие смены некоторых лиц Командного состава, предосудительное поведение которых стало достоянием общества, и назывались имена Начальников, имена которых среди общего падения нравов оставались незапятнанными.
Отравленный ядом честолюбия, вкусивши власти, окруженный бесчестными льстецами, Вы уже не думали о спасении Отечества, а лишь о сохранении этой власти. 17 октября генерал Романовский телеграммой запросил меня, какие силы мог бы я выделить из состава кавказской армии на помощь Добровольческой. Телеграммой от 18 октября за № 03533 я ответил, что при малочисленности конных дивизий, переброской одной—двух дивизий, остающиеся части кавказской армии, ввиду их малочисленности, я предложил свести в отдельный корпус во главе с ген. Покровским.
Стратегическое решение напрашивалось само собой: объединение сосредоточенных уже в районе Купянска 4-го Донского и 3-го Конного Корпусов, Терской и Отдельной Донской Дивизий, вновь перебрасываемых 3-х с половиной кубанских Дивизий, и использование для управления конной массой Штаба Кубанской Армии. На этом решении настаивали все три Командующих Армиями и ген. Маевский. Но в желании старших Начальников и армии и Общества видеть меня во главе войск, действующих на главнейшем направлении, Вы уже увидели для себя новую опасность.
Еще до занятия Царицына, когда я и бывший в то время Начальник Штаба моей армии генерал Юзефович предложили сосредоточить в районе Харькова крупные массы конницы, объединив их под моим начальством, Вы высказали на совещании достойное Вас предположение, что мы стремимся первыми войти в Москву. Теперь падение обаяния Вашего имени Вы видели не в Ваших ошибках, а в непостоянстве толпы, нашедшей себе нового кумира... Из состава Кавказской армии были взяты только две дивизии, и хотя впоследствии сама обстановка вынудила Вас перебросить три с половиной дивизии, но время было упущено безвозвратно, и вводимые в бой по частям войска терпели поочередно поражения. Еще 11 ноября Вы, в ответ на мои повторные настояния, писали мне, что «после детального обсуждения» отказываетесь от предложенной мною перегруппировки, а через 10 дней, 22-го, когда уже выяснилась потеря Харькова и неизбежный отход в Донецкий Бассейн, Вы телеграммой вызвали меня для нового назначения принятия Добровольческой Армии с подчинением мне конной группы.
Об оказании серьезного сопротивления противнику думать уже не приходилось. Единственно, что еще можно было сделать, — это попытаться вывести ее на соединение с Донской и прикрыть Ростовское направление... Я это сделал после тягчайшего 350-верстного флангового марша.
По мере того как армия приближалась к Ростову и Новочеркасску, тревога и неудовольствие росли. Общество и армия отлично учитывали причины поражения, и упреки Высшему Командованию раздавались все громче и громче... Вы видели, как таяло Ваше обаяние и власть выскальзывала из Ваших рук... Цепляясь за нее в полнейшем ослеплении, Вы стали искать кругом крамолу и мятеж.
9 декабря я подал Вам рапорт с подробным указанием на причины постигших нас неудач и с указаниями на необходимость принятия спешно ряда мер для улучшения нашего положения. Я указал на необходимость немедленно начать эвакуацию Ростова и Новочеркасска, принять срочные меры по укреплению плацдарма на правом берегу Дона... Ничего сделано не было, но зато в ответ на рапорт мой последовала Ваша телеграмма всем командующим армиями с указанием на то, что «некоторые из начальников позволяют себе делать мне заявления в недопустимой форме», требуя беспрекословного повиновения...
В середине декабря, имея необходимость выяснить целый ряд вопросов (мобилизация населения, конная мобилизация в занятом моей армией Таганрогском округе, разворачивание некоторых Кубанских частей и т. д.) с генералами Сидориным и Покровским, я просил их прибыть в Ростов для свидания со мною. Телеграммой об этом мною им было сообщение, копия же сего была препровождена Генералу Романовскому для сведения. На следующий день я получил Вашу циркулярную телеграмму всем командующим армиями; в ней указывалось на «недопустимость» моей телеграммы с запрещением Командующим выезда из пределов их армий. По-видимому, этими мерами Вы собирались пресечь возможность чудившегося Вам заговора Ваших ближайших помощников.
20 декабря Добрармия была расформирована, и я получил от Вас задачу отправиться на Кавказ для формирования Кубанской и Терской конниц. По приезде в Екатеринодар я узнал, что несколькими днями раньше прибыл на Кубань генерал Шкуро, получивший от Вас ту же задачу. Хотя впоследствии Вы это и пытались отрицать, намекая, что генерал Шкуро действовал самозванно, между тем в печати генерал Шкуро совершенно определенно объявил о данном Вами ему поручении, и объявления его Вашим Штабом не опровергались. При генерале Шкуро состоял Генерального Штаба полковник Гонтарев, командированный в его распоряжение генералом Вязьмитиновым; при нем же состояли (неизвестно для меня кем командированные) два агента контрразведывательного Отделения, братья Карташевы. Последние вели агитацию специально против меня среди казаков, распространяя о моих намерениях произвести переворот, опираясь на «монархистов» и желания принять «Германскую ориентацию»... В конце декабря генерал Шкуро был назначен командующим Кубанской Армии, а я, оставшись не у дел, прибыл в Новороссийск.
Еще 25 декабря я подал Вам рапорт, указывая на неизбежность развала на Кубани и на необходимость удержания Новороссии и Крыма, куда можно было бы перенести борьбу. Доходившие из этих мест тревожнее слухи, в связи с пребыванием моим в столь тяжелое для Родины время «не у дел», не могли не волновать Общества. О необходимости использовать мои силы Вам указывалось неоднократно и старыми военачальниками, и государственными людьми, и общественными деятелями. Указывалось, что при самостоятельности Новороссийского и Крымского театров разделение командования в этих областях необходимо. Подобная точка зрения поддерживалась и Английским Командованием. Лишь через три недели, когда потеря Новороссии стала почти очевидной, Вы согласились на назначение меня Помощником генерала Шиллинга по военной части, а 28 января, в день моего отъезда из Новороссийска, я уже получил телеграмму генерала Романовского, что «ввиду оставления Новороссии должность помощника Главноначальствующего замещена не будет».
В Новороссийске Вашим Штабом за мной велась самая недостойная слежка; в официальных донесениях Новороссийских Органов контрразведывательных отделений Вашего Штаба аккуратно сообщалось, кто и когда меня посетил, а генерал-Квартирмейстер Вашего Штаба позволял себе громогласно, в присутствии посторонних офицеров, говорить о каком-то «внутреннем фронте в Новороссийске, во главе с генералом Врангелем»... Усиленно распространяемые Вашим Штабом слухи о намерении моем «произвести переворот» достигли и заграницы: в Новороссийске меня посетил прибывший из Англии г. Мак-Киндер, сообщивший мне, что им получена депеша от его Правительства, запрашивающая о справедливости слухов о произведенном мною «перевороте». При этом г. Мак-Киндер высказал предположение, что исходом к этому слуху могли послужить ставшие широким достоянием Ваши со мною неприязненные отношения. Он меня просил, если найду возможным, с полной откровенностью высказаться по затронутому им вопросу. Я ответил ему, что не могу допустить мысли о каком бы то ни было выступлении против «Начальника, в добровольное подчинение которому встал сам», уполномочив его в то же время передать его Правительству, что достаточной порукой сказанного является мое слово и вся прежняя моя боевая служба.
В рапорте от 31 декабря за № 85 я подробно изложил Вам весь разговор, имевший место между г. Мак-Киндером и мною, предоставив в Ваши руки документ, в достаточной мере, казалось бы, долженствовавший рассеять Ваши сомнения. Вы даже не ответили мне...
Не имея возможности принести посильной помощи в защите Родины, потеряв веру в ВОЖДЯ, в добровольное подчинение которому вначале борьбы я стал, потеряв и всякое к нему уважение, я подал в отставку и выехал в Крым «на покой». Мой приезд в Севастополь совпал с выступлением капитана Орлова. Выступление это, глупое и вредное, но выбросившее лозунг «борьбы с разрухой в тылу и укрепления фронта», вызвало бурю страстей: исстрадавшиеся от безвластия, изверившиеся в выкинутые Властью лозунги, возмущенные преступными действиями ее Представителей, Армия и Общество увидели в выступлении Орлова возможность изменить существующий порядок. Во мне увидели человека, способного дать то, что жаждали все. Капитан Орлов заявил, что подчинится лишь мне. Прибывши в Крым после падения Одессы, генерал Шиллинг, учитывая положение, сам просил Вас о назначении меня на его место. Командующий Флотом и Помощник Ваш, генерал Лукомский, поддерживали его ходатайство. Целый ряд общественных групп, представители духовенства, представители народов Крыма, просили Вас о том же. На этом же настаивали представители и Союзников. Все было тщетно...
Цепляясь за ускользавшую из Ваших рук власть, Вы успели уже стать на пагубный путь компромиссов и, уступая «самостийникам», решили непреклонно бороться с Вашими ближайшими помощниками, «затеявшими», как Вам казалось, «Государственный переворот». 8 февраля Вы отдали приказ, осуждающий выступление капитана Орлова, «руководимое лицами, затеявшими подлую политическую игру», и предложили генералу Шиллингу «арестовать виновных, не взирая на их высокий чин и положение»... Одновременно приказом были уволены в отставку я, генерал Лукомский и Адмирал Ненюков.
Оба приказа появились в Крыму одновременно, 16 февраля, а за два дня до этого в местной печати появилась телеграмма моя капитану Орлову, в которой я убеждал его «как старый офицер, отдавший родине 20 лет жизни ради блага ее», подчиниться требованиям Начальства. «Затеявшего подлую политическую игру» не было надобности разгадывать — его имя громко называлось всеми.
Теперь Вы предлагаете мне покинуть Россию. Предложение это Вы передали через англичан. Переданное таким образом подобное предложение может быть истолковано как сделанное по их инициативе, в связи с «Германской ориентацией», сведения о которой так усердно распространялись Вашими агентами. В последнем смысле и истолковался Ваш приказ Вашим Штабом о назначении меня в Крым, против чего будто бы англичане протестовали.
Со времени увольнения меня в отставку я считаю свободным себя от всяких обязательств по отношению Вас и предложение Ваше для себя совершенно необязательным. Средств заставить меня выполнить его у Вас нет. Тем не менее, я решаюсь оставить Россию, заглушив горе в сердце своем.
Столь доблестно начатая Вами и столь недостойно проигранная борьба подходит к концу. В нее вовлечены сотни и тысячи лучших сынов России, неповинных в Ваших ошибках. Спасение их и их семейств зависит от помощи Союзников, обещавших эту помощь Вам.
Кончайте же начатое Вами дело, и, если мое пребывание на Родине может хоть сколько-нибудь помешать Вам защитить ее и спасти тех, кто Вам доверялся, я, ни минуты не колеблясь, оставляю РОССИЮ.
Еще один интересный документ касающийся зверств чехов в Пензе. Это подписка бывшего начальника пензенской ЧК арестованного в Пензе и увезенного чехами в Омск. И не только его. Несколько членов пензенского Совета были так же отпущены под подписку, но наши славные борцы за революцию и за счастье трудового народа, люди чести и коммунистической нравственности обманули злобных и коварных чехов. Подписали и снова....
Для любителей исторических фото Пенза 1918 год
