От администратора сайта.  Статья интересна тем, что она практически единственная в которой описываются события 1918 года в Кургане и Зауралье и объективно показана роль в них Чехословацкого корпуса. Интересна еще она и тем, что она предваряет события далматовского боя и рассказывает о формировании отряда Грабчика и откуда он появился под Шадринском, Далматово и Каменским Заводом. Не имея прав на изменение статьи А.Кузьмина я лишь добавил несколько фото связанных с этими событиями, которые имелись у меня в архиве.

     
Пребывание в нашем городе чехословацкого корпуса в 1918 – 1919 годах, к сожалению, мало освещено в краеведческой литературе. В годы Советской власти его однозначно причисляли к ударной силе белогвардейских войск, а солдат и офицеров обвиняли во всех смертных грехах. Пора рассказать об этом непредвзято.
  Чехи и словаки не были в Австро-Венгрии, что называется, титульной нацией. Они мечтали о создании собственного независимого государства и неохотно шли воевать против братьев-славян в первой мировой войне. Выразилось это хотя бы в том, что при любой возможности чехи и словаки сдавались в плен российским солдатам. Уже в сентябре 1914 года из таких вот пленных была создана чешская дружина, которая воевала против австрийцев в составе 3-й русской армии Юго-Западного фронта. Осенью 1917 года был организован чехословацкий корпус из двух дивизий, он насчитывал около 39 тысяч добровольцев. Сами чехи называли его не иначе, как легион.
Между прочим, одной из проблем этого подразделения была острая нехватка офицеров. В Австро-Венгрии допуск в военные учебные заведения чехам и словакам был крайне ограничен. В годы войны в офицерское звание производили отличившихся в боях учителей, чиновников, лавочников. Самое значительное звание в легионе имел Радола Гайда – он был капитаном. Зато позже, в 1918 и 1919 годах, самые энергичные из подпоручиков и поручиков стали полковниками и генералами. Это - головокружительный карьерный рост.
На русско-австрийском фронте чехами и словаками командовали русские офицеры. Они покинули корпус по окончании боевых действий. Чехословацкий корпус вел бои на Юго-Западном фронте вплоть до марта 1918 года, когда Советское правительство подписало Брестский мир с Германией и Австро-Венгрией. Затем корпус вошел в состав французской армии и должен был быть переброшен в Европу через Сибирь и Америку.
26 марта 1918 Совет Народных Комиссаров заключил с отделением Чехословацкого Национального Совета в России договор, согласно которому легионерам предоставлялось право ехать во Владивосток в качестве частных граждан. Легионеры должны были сдать оружие при проезде через Пензу. Для несения караульной службы разрешалось оставить в каждом эшелоне 168 винтовок и 1 пулемет.
  Обратимся теперь к событиям в Кургане. Весной 1918 года обстановка здесь накалилась до предела. «Народная газета» известила своих читателей, что с 26 мая «прекратилось пассажирское и товарное движение от Кургана на восток вследствие недоразумений между советской властью и стоящими здесь чехословацкими эшелонами». Так были задержаны 5-й и 6-й полки чехословацкого легиона.
Недоразумение состояло в следующем. Исполком Курганского совета получил указание Совета Народных Комиссаров о разоружении чехословацких эшелонов. И командование корпуса, и рядовой состав против этого категорически возражали. Они опасались, что подписавшее Брестский мир с Германией большевистское правительство выдаст их Австро-Венгрии, и в этом случае каждому легионеру грозит смертная казнь «за измену». 27 мая исполком уездного Совета в обращении к крестьянам и казакам извещал: «…находящимися в Кургане 6 вооруженным эшелонам чехословаков предъявлено ультимативное требование отправки вглубь Сибири, что на основании распоряжения Совета Народных Комиссаров сделать не можем…» Из текста следовало, что у местной власти нет сил как для того, чтобы разоружить легионеров, так и для того, чтобы противостоять им в случае их открытого выступления. Таким образом, курганские большевики оказались заложниками, которых центральная власть попросту «сдала» противнику.
Наиболее корректно изложила ход дальнейших событий «Народная газета» 6 июня (21 мая): «События в Кургане. В связи с требованиями, предъявляемыми советской властью к чехословакам о разоружении, 1 июня в г. Кургане с полудня наступило тревожное настроение. По требованию советской власти занятия и торговля с 2 часов дня всюду прекратились. Конные объезды предупреждали о закрытии окон ставнями и т. п. Во втором часу ночи началась ружейная и пулеметная стрельба. Оказалось, что стоявшие на железной дороге чехословаки перешли в наступление. К 3 часам уже выяснилось, что красные перешли за Тобол к мельнице Бакинова. Около 5 часов они подняли белый флаг и сдались в количестве около 150 человек. Наибольшее число красногвардейцев – по слухам, около 400 человек, с некоторыми руководителями бежали на ближайшие заимки и в деревни. К вечеру отправилась сформированная из чехов и добровольцев погоня…»
В газетах и воспоминаниях говорится о шести чехословацких эшелонах, стоявших в те дни на ст. Курган. Однако это не значит, что все военнослужащие участвовали в событиях 1 – 2 июня уже хотя бы потому, что они не были достаточно вооружены. Иначе зачем бы чехословацкий комендант города поручик Сухий 20 июня отправлял в газету «Курганская свободная мысль» разъяснение следующего содержания: «Так как между населением идут слухи, как будто бы чешско-словацкими эшелонами в Кургане во время переворота были реквизированы съестные припасы, то считаю своим долгом заявить населению, что такие слухи неверны. Чешско-словацкие войска приобретают все нужные им продукты путем покупки за наличный расчет.
Военное имущество, отбитое у большевиков, сдано городской военной коллегии – за исключением только такого количества винтовок, револьверов, патронов, бомб и прочего, которое чешско-словацким частям крайне необходимо.
За чешско-словацкими войсками из военной добычи также оставлено под расписку 8 лошадей, – остальные возвращены в военные заведения и частным лицам».
Заявление это весьма характерно для Вацлава Сухого. По гражданской своей профессии он был юристом. Но дело, вероятно, не только в профессии, а, скорее всего, в системе взглядов, характере. Родился он в Пльзене 1 января 1881 года, а, следовательно, по возрасту был старше многих офицеров легиона. На Восточном фронте воевал в звании поручика 35-го пехотного полка австро-венгерской армии. 21 июня 1915 года под Галичем попал в плен.1 июля 1916 года в Костромской губернии был приглашен в чехословацкий корпус. Зачислен в него 25 августа 1917 года поручиком в 5-й стрелковый полк. Комендантом Кургана его назначили, скорее всего, с учетом возраста и опыта. Однако пробыл он в этой должности недолго.
  В изданных в 60-е и 70-е годы книгах, посвященных свержению Советской власти в Кургане, говорилась об ожесточенных перестрелках между воевавшими сторонами. Приведу несколько цитат. «Огненная струя чиркнула темноту. Белочехи отхлынули от ворот, оставляя убитых и раненых». «Метко разил противника латышский стрелок Мартин Грунт». «Мятежники лежали в пыли и были хорошей мишенью для красногвардейцев…» Все это – не более чем выдумка, вызванная намерением героизировать поведение красных комиссаров.
В действительности же в этом бою погиб лишь один легионер – Франтишек Сайдл. Его имя было высечено на памятнике, установленном на деньги, собранные горожанами по подписке. Бронзовую плиту в 1919 году отлили рабочие медно-чугуно-литейного и механического завода Сергея Балакшина. Кстати говоря, легионеры с самого начала не ставили перед собой задачи вмешиваться во внутренние дела России. На памятнике павшим были начертаны слова «За свободу Чехии». Тем самым легионеры подчеркивали: они лишь отодвинули тех, кто встал на их пути, кто мешает им попасть на фронт первой мировой войны и, в конечном счете, – вернуться на родину. О возможностях красных можно судить по воспоминаниям Андрея Пичугина, который привел из Моревской волости отряд крестьян, откликнувшись на призыв брата, Дмитрия Пичугина: «В Кургане нас встретил товарищ Зайцев, председатель Совдепа, Пичугин, председатель крестьянской секции. Дали распоряжение выдать членам дружины винтовки и берданы. Патроны дали по 10 штук на одну винтовку и по 5 штук на бердану и поставили нас на охрану железнодорожного моста через реку Тобол. А в самом Кургане гарнизон Красной гвардии был незначителен: одна рота солдат, отряд матросов – два десятка человек и конный отряд около 30 человек – вот и все вооруженные силы, которыми располагал Курганский совдеп, а посланное воззвание о призыве в ряды Красной гвардии для защиты молодой Советской власти на местах не нашло поддержки» (в скобках замечу, что традиция бросать в бой безоружных и плохо вооруженных бойцов создавалась Советской властью именно тогда, и много раз применялась в последующих войнах).
Чтобы овладеть железнодорожным мостом через Тобол, легионеры проявили хитрость. Дело в том, что помимо чехословацких эшелонов на станции Курган в те дни скопилось еще четыре эшелона с русскими солдатами, возвращавшимися домой из германского плена. Железнодорожный путь между станцией и мостом по распоряжению курганских комиссаров был 26 мая разобран. Во избежание еще одного конфликта 1 июня красногвардейцы восстановили полотно, и ночью первый состав с военнопленными прошел на восток. Для того, чтобы поезд беспрепятственно мог подняться на увал, его обычно сопровождал паровоз-толкач. Выполнив свою задачу, толкач вернулся к реке – здесь-то и выяснилось, что на нем расположились легионеры с пулеметом. После нескольких очередей красные, охранявшие мост, отступили. На этом, собственно, боевые действия и прекратились.
 
Потери сторонников советской власти в том бою также сравнительно невелики. Согласно метрической книге Богородице-Рождественского собора, 2 июня были убиты мещанин города Варшавы (он же - председатель Курганского ревтрибунала) Игнатий Ястржембский, крестьянин Гродненской губернии Андрей Коневега и гражданин Ишимского уезда Тобольской губернии Федор Никифоров Коновалов. В храме Александра Невского были отпеты крестьянин Вятской губернии Александр Коробейников, крестьянин Оренбургской губернии Степан Банников, крестьянин Гродненской губернии Степан Кунасюк и крестьянин Тебенякской волости Курганского уезда Григорий Белобородов. Все они похоронены на городском соборном кладбище. И лишь «гражданин Петр Борисов» был погребен на месте своей гибели, вероятно, где-то за городом. В Троицкой церкви отпеты убитые в тот же день крестьянин Сычевской волости Курганского уезда Лука Иванов и умерший от огнестрельной раны прапорщик 34-го Сибирского запасного стрелкового полка из крестьян Петроградской губернии Александр Ефанков. Обоих похоронили на Троицком приходском кладбище.
Нет оснований говорить о мужественном поведении большевиков, оставшихся в живых. Они даже не пытались скрыться в лесах, а добровольно сдались на милость победителя. Исключением были Дмитрий Пичугин, уговоривший нескольких человек последовать за ним на север уезда, и Евгений Зайцев, добравшийся в одиночку до деревни Марково, где крестьяне опознали его, избили, связали и привезли в Курган.
Надо сказать, что офицеры и солдаты чехословацких эшелонов отнеслись к противнику без злобы. Сдавшихся в плен большевиков и красноармейцев препроводили в Курганскую тюрьму для дальнейшего разбирательства.
Чехословацкие военные не принимали участия и в создании новых органов власти. 5 июня в Кургане на коалиционных началах была сформирована временная городская дума из 16 представителей социалистической думы, избранной по закону 15 апреля 1917 года, 16 представителей цензовой думы созыва 1914 года, 16 представителей профессиональных организаций и 16 уполномоченных городских кварталов. По решению думы восстановлена деятельность всех распущенных после октября 1917 года органов власти, в том числе уездного комиссара.
Была образована и следственная комиссия «для рассмотрения правильности произведенных арестов большевиков». 177 человек освобождено, 144 передано в распоряжение военных властей и заключено под стражу на три месяца. Еще 27 человек остались за следственной комиссией. Ни в официальных документах, ни в воспоминаниях современников нет никаких сведений о расправах чехословаков или представителей новой власти над большевиками и теми, кто им сочувствовал. Нет оснований говорить о жестоком отношении чехословацких легионеров и белогвардейцев к заключенным Курганской тюрьмы. Андрей Пичугин, узник 17-й камеры, прямо говорит, что никаких пыток и порок плетьми не было, чешское командование этого не допускало. Добрым словом этот борец за Советскую власть вспоминает поручика Вацлава Сухого, который «относился гуманно ко всяким арестам и не допускал без суда расстрелы».
Тем временем командование частей корпуса, находившихся в Челябинске, проявило активность. Отряд в количестве 1500 солдат и офицеров, предводительствуемый поручиком Яном Сыровы, 3 июня занял станции Чумляк, Шумиха и Мишкино и беспрепятственно проследовал через Курган далее на восток, чтобы взять под контроль Омск.
13 – 15 июня в в Кургане в здании Александровской женской гимназии прошел пятый уездный крестьянский съезд. На нем выступил посланец съезда чехословацких войск, стоящих в Челябинске, Др. Кудель. Он сказал:
- Как сын крестьянина я хочу заявить, что политика советской власти не имела успеха потому, что она разъединила город и деревню… И мы, как участники этого переворота, хотя, несомненно, немного позже он случился бы и без нас, приветствуем ваши великие начинания к возрождению вашей родины!
Речь оратора прерывалась бурными аплодисментами, из зала раздавались отдельные восторженные возгласы:
- Да здравствуют чехи! Спасибо, братья! Наутро после падения советской власти в городе из числа русских и чехословаков был создан отряд, в который вошло около 100 добровольцев. Возглавил его подпоручик Франтишек Грабчик. Поначалу отряд ночами патрулировал город, причем лошадей добровольцы брали у городских обывателей и по окончании шестичасового дежурства возвращали их хозяевам. После воссоздания уездной милиции необходимость в таком патрулировании отпала, и добровольцы отправились за пределы города. 21 июня газета «Курганская свободная мысль» поместила заметку следующего содержания: «Только что возвратился в Курган один из участников отряда, посылавшегося для преследования большого отряда Пичугина, сообщил нам следующее: 17 июня в понедельник добровольческий отряд совместно с чехословаками в составе около 130 пеших и 15 конных выехал по направлению к селу Белозерскому, куда прибыл утром 18 июня.
Оттуда двинулся к с. Усть-Суерскому (Пуховскому). Проехав верст 20, отряд, вследствие полученных данных о близости большевиков, выслал в обход им конную часть с пулеметом, а затем, немного продвинувшись на подводах, оставил их и, имея впереди дозоры, двинулся дальше. Пройдя до д. Памятной, отряд застал в ней нескольких красноармейцев, окарауливавших у казенного амбара сложенное в подводу оружие – винтовки. Дозорные отряда закричали красноармейцам: «Руки вверх, бросай оружие!» Красноармейцы как раз в это время заряжали винтовки, и, услышав окрик, не бросив оружие, кинулись бежать, отстреливаясь. Цепь следовала за ними. Несколько человек из большевиков было убито и ранено.
Подоспевший добровольческий конный отряд пересек им путь к отступлению, и, убив нескольких человек, остальных взял в плен. Цепь стрелков тоже взяла здесь нескольких пленных.
Дальше все двинулись на с. Усть-Суерское, где местные крестьяне сообщили, что красноармейцы с оружием двинулись влево. Чехословакии заняли переправу, а по указанному крестьянами направлению немедленно был направлен конный разъезд при поддержке пехоты; и действительно вскоре в окрестностях с. Усть-Суерского были обнаружены красноармейцы и два воза винтовок. И те, и другие взяты в плен. Один пьяный красноармеец сообщил, что сам Пичугин побежал к Тоболу.
Немедленно же была выслана за Пичугиным погоня, которого штаб-ротмистр Гусев настиг уже у реки: Пичугин снял сапоги и уже вошел в воду, очевидно, с целью переправиться.
Не успев осуществить свое намерение, он был задержан штаб-ротмистром Гусевым.
Между тем рассеявшимся по деревне чехословаками было доставлено 25 винтовок и инструктор пичугинского отряда.
Отряд, забрав отнятое оружие и имея 21 пленного, из с. Усть-Суерского направился в обратный путь.
По деревням отношение к большевикам в поддержку отряда, чем и объясняется быстрая и легкая (без всяких потерь со стороны добровольцев и чехословаков) ликвидация замыслов Пичугина и его единомышленников, не успевших составить себе даже сколько-нибудь значительного отряда и возившего с собою лишь оружие». Как видим, никакого мужества и геройства никто из красногвардейцев не проявил.
Участник тех событий ротмистр Михаил Манжетный вспоминал, что отряд захватил 150 винтовок. Рядовые красногвардейцы были отпущены. Пятеро из них тут же приняли решение вступить в добровольческий отряд. На обратном пути в Курган Дмитрий Пичугин и один из его соратников по решению старших офицеров отряда были расстреляны. Тела их перевезли в Курган. К сожалению, в годы советской власти могила Дмитрия Пичугина, пожалуй, самого известного из курганских комиссаров, была утрачена.
Далее курганские добровольцы в составе колонны подполковника Панкова двинулись на Шадринск и Далматово. Здесь сопротивление красных было ожесточенным. В бою на Далматовском вокзале погиб начальник конной разведки Курганского отряда штаб-ротмистр Этьян Гусев. Пулеметной очередью ему перебило ноги. Не желая сдаваться в плен, Гусев застрелился из пистолета «стейер», который достался ему в качестве трофея при аресте Дмитрия Пичугина. Красноармейцы размозжили голову уже мертвому офицеру. Студенту Аркадию Даревскому отрубили руки.
На заседании 17 июля «сильное впечатление произвел на Думу сухой пересказ городского головы впечатлений командира добровольческого отряда т. Грабчика об ужасах боев под Далматово и Шадринском при вопросе об обеспечении семей погибших бойцов.
Подпоручик Грабчик потрясен и подавлен виденным и теми огромными потерями в отряде, с которым он сроднился. Подпоручик Грабчик угнетен до сих пор. Погибают самые лучшие воины. Под Шадринском убито 5 человек. Под Далматово – 17. Вследствие малочисленности наших отрядов потери представляются велики. Много раненых тяжело, из которых иные при смерти. Отдыха до сих пор отряд не имел: сначала он по уезду уничтожал шайки красноармейцев, потом находился все время в военных действиях против неприятеля. Грабчик предложил образовать комитет для сбора пожертвований в пользу семей погибших. В г. Шадринске такой комитет уже образовался для сбора в пользу Курганского отряда. Чехословаки уже пожертвовали 3500 рублей, городской голова от лица думы поручил подпоручику Грабчику передать добровольческому отряду привет».
  У новой, демократической власти дела в уезде как-то не клеились. Население уклонялось от мобилизации в армию. Возникшее в городе большевистское подполье угрожало убийством поручика Грабчика, поручика Губа и русского начальника гарнизона полковника Катаева. Уездный комиссар временного Сибирского правительства Матвей Алексеев писал: «Заключенные в Курганскую тюрьму главари Советской власти, а равно красноармейцы и красногвардейцы, вели себя грубо и вызывающе. Они открыто заявляли, что дни Сибирского правительства сочтены и Советская власть вновь восторжествует, а в Кургане будет править в качестве коменданта и главного комиссара Климов… дерзость заключенных большевиков доходила до явного неуважения новой власти и полного игнорирования законных распоряжений. Прибегали к подкупу тюремной стражи и через нее сносились с внешним миром. Таким образом из тюрьмы и в тюрьму передавались крупные суммы денег…»
14 сентября 1918 года около 11 часов вечера, когда поручик Франтишек Грабчик возвращался домой по Центральной улице Кургана, возле дома Хлызова (недалеко от нынешнего общежития КГУ на ул. Горького) в него была брошена бомба. Террорист в темноте не был точен, бомба упала на проезжую часть улицы. Взрывом Грабчика сбило с ног, он потерял сознание. Бросавший бомбу поспешил скрыться с места происшествия.
 
Уже в 20-е годы это событие оценивалось как провокация, подстроенная не то белыми офицерами, не то самими же чехословаками.
Чтобы прояснить ситуацию, обратимся к некоторым более поздним событиям. 4 февраля 1932 года начальнику Курганской районной милиции Бессонову, а также в райисполком и бюро РК ВКП(б) поступило заявление от редактора газеты «Красный Курган» В. Приходько. В этот день в половине четвертого пополудни, когда Приходько и работник Народного дома Скопенко проезжали мимо райотдела милиции на лошади, запряженной в санки, они увидели двух мужчин, которые были явно навеселе. Один из прохожих пытался схватить возницу за шиворот, но отлетел в сторону. Второй ударил редактора газеты железной тростью по голове. В. Приходько не пострадал, трость лишь вскользь задела шапку. Очевидно, что это был обыкновенный пьяный дебош. Тем не менее, автор заявления закончил категорическим выводом: «Оба гражданина хорошо знают меня и бандитский налет я считаю умышленным».
6 февраля один из нападавших – Степан Предеин предстал перед комиссией по проверке анкет и документов красных партизан и красногвардейцев. Членам комиссии были известны основные вехи его биографии. Предеин родился в 1888 году в селе Чернавское. Имел квалификацию слесаря, а весной 1918 года занимал должность заведующего оружейной мастерской совдепа. В конце мая вместе с другими его мобилизовали в Красную гвардию. Степан Кириллович участвовал в бою за город, отступил вместе с основными силами красных за реку Тобол. В партии большевиков он состоял с 1917 по 1923 год. После возвращения красных заведовал оружейным складом военкома. Грехов за ним не водилось. Ну, после возвращения красных расстрелял без суда и следствия пленных белых офицеров, так разве ж с точки зрения Советской власти это преступление? Нет, и революционным судом Степан Предеин был оправдан.
Тем не менее, комиссия захотела выслушать личное объяснение Степана Предеина. Тогда-то он и заявил, что в сентябре 1918 года бросил бомбу в чехословацкого поручика Грабчика.
Похоже, члены комиссии испугались того, что услышали. В протоколе на этот счет записано: «Комиссия категорически заявляет о том, что случай с Грабчиком считался и считается до настоящих дней провокационным вымыслом с целью вызова терроризации оставшихся на воле рабочих и кровавой расправы по отношению к политзаключенным. Что расхождение мнений такого антикоммунистического, антибольшевистского замысла и осуществления его никто из политических кругов и даже отдельных организованных товарищей абсолютно не знал. Что такого задания лично Предеину никто из руководящих товарищей подпольных организаций никто не поручал, что гибель 10 товарищей останется черным пятном на совести Предеина и загадочной тактикой его политического уклона». Сейчас невозможно установить, действовал ли Степан Предеин по заданию подполья или на свой страх и риск. Бесспорно другое – ни белогвардейцы, ни чехословацкие легионеры не имеют к покушению никакого отношения. Мы вправе утверждать, что с их стороны никакой «провокации» не было.
Комиссия же 1932 года довела свою логику до абсурда: она постановила «гражданина Предеина бойцом Красной гвардии не считать и выданную ему красногвардейскую книжку изъять».
  Советскими историками на Франтишека Грабчика было вылито не одно ведро помоев. Ему с точностью до наоборот приписывали те грехи, которые были чужды его натуре. Судя по поступкам, он был смел, сдержан, имел бесспорные тактические способности, быстро сходился с людьми, достойными уважения, и уж никак не был способен на подлость.
Франтишек Грабчик родился 30 ноября 1894 года в поселке Годоланец под Оломоуцем. После реальной гимназии в 1913 году поступил в военно-техническую академию в Видне и окончил ее в 1915-м. Командовал ротой в 32-м пехотном полку австро-венгерской армии. Был ранен. После госпиталя вернулся в строй. 21 июля 1916 года под г. Берестечко попал в плен. Находился в лагере в г. Борисполе. 14 июня 1917 года получил приглашение в легион и 8 сентября был зачислен в него командиром 4-й роты 6-го стрелкового полка им. Ганецкого.
Как же сложилась судьба этого профессионального военного после Кургана? Вскоре после покушения он покинул наш город. В октябре поручика Грабчика назначили командиром 6-й роты 1-го пражского полка им. Яна Гуса, который находился на постое в Кургане. В начале 1919 года Франтишек Грабчик был направлен на курсы Академии генерального штаба в Томск, где получил чин капитана. Служил начальником оперативного отдела 2-й стрелковой дивизии.
С ноября – генеральный квартирмейстер чехословацких войск в России. 29 января 1920 года генеральный квартирмейстер майор Грабчик и уполномоченный чехословацкого правительства в Иркутске доктор Благож подписали договор с председателем Иркутского военно-революционного комитета А. Ширяевым об условиях возобновления мирных переговоров. Согласно этому документу, чехословацкое правительство в Иркутске брало на себя обязательства сохранять в городе золотой запас России, находившийся под охраной чехословацких войск. Ни при каких обстоятельствах этот запас не должен был продвинут восточнее Иркутска. Кроме того, чешское командование обязывались никакими мерами не препятствовать Иркутскому военно-революционному комитету в ликвидации им остатков колчаковской армии, в передвижении военных сил Иркутского военно-революционного комитета по железной дороге и в «полосе отчуждения» и передаче комитету всех могущих оказаться в чешских эшелонах русских контрреволюционеров и лиц колчаковского командования.
Другими словами, чехословацкое командование полностью отказалось от участия в гражданской войне, и могущественная Антанта никоим образом не в состоянии была повлиять на это решение. Намерения легионеров понять нетрудно: они всей душой и любыми доступными им способами желали пробиться домой, где война уже кончилась.
В 1920 году Франтишек Грабчик вернулся на родину подполковником. Учился в Парижской военной академии. В 1934 году получил звание дивизионного генерала. В 1938 году, когда союзники «сдали» фашистам Чехословакию, находился в составе военной миссии в Париже. В годы второй мировой войны участвовал в движении Сопротивления, в мае 1945-го во время Пражского восстания руководил боевой группой.
В 1945 – 1946 годах Франтишек Грабчик возглавлял чехословацкую миссию в союзнической контрольной комиссии, где бок о бок работал выдающимися полководцами всех стран антигитлеровской коалиции. Затем командовал 5-м корпусом, был начальником военно-исторического института. 1 июня 1948 года, накануне прихода к власти коммунистов был, уволен в отставку. Умер дивизионный генерал Грабчик 28 июля 1967 года.
  Но вернемся в сентябрь 1918 года. Комиссара временного Сибирского правительства Матвея Алексеева в те дни в Кургане не было – он выехал по служебным делам в Тобольск. На следующее утро военный комендант города поручик Богуслав Губ предпринял решительные действия. Он, вероятно, опасался, что если их не предпринять, то беспорядки будут нарастать, и следующее покушение грозит гибелью любому из трех человек, включенных в список. 15 сентября к воротам замка подошел отряд чехословаков. Поручик Губ предъявил начальнику тюрьмы распоряжение о выдаче десяти содержавшихся в тюрьме «видных деятелей и главарей курганской большевистской власти». В этот список были включены военный комиссар Кургана и секретарь городской организации РСДРП (большевиков) Александр Климов, председатель исполкома Курганского городского и уездного совета рабочих и крестьянских депутатов Евгений Зайцев, секретарь исполкома Сергей Солодников, комиссар Красной гвардии Владимир Губанов, комиссар порядка и милиции Лаврентий Аргентовский, секретарь ревтрибунала Александр Мартынюк, члены следственной комиссии ревтрибунала Григорий Зырянов и Филипп Кучевасов, начальник тюрьмы (до 2 июня 1918 года) Мартын Грунт, редактор газеты «Известия Курганского совета рабочих и крестьянских депутатов» Ян Пуриц. Позже большевик-подпольщик М. Шпанов вспоминал: «Их вывели из тюрьмы и на глазах у жен, матерей, детей, родных и знакомых, а также горожан, шедших за процессией, провели по городу, мимо консервного завода, завели в кусты и расстреляли. Трупы даже как следует не закрыли – была видна одежда. Но никто не имел права к ним подойти». Все погибшие были отпеты в Богородице-Рождественском соборе лишь 1 января 1919 года. После восстановления в Кургане Советской власти тела комиссаров были перезахоронены на Конной площади, то есть западнее храма Александра Невского. Обелиск, установленный в городском саду, расположен несколько в стороне от могилы, а точное ее расположение уже не восстановить.
Об инициаторе расстрела поручике Богуславе Губе известно немного. Он родился 16 апреля 1891 года в Новом Жичине. Жил в пригороде Праги. Воевал в звании прапорщика на Восточном фронте в 20-м полку Австро-Венгерской армии. В 31 мая 1915 года попал в плен под Залещиками. В легион вступил 8 сентября 1917 года и был зачислен в состав 5-го стрелкового полка. Офицеров не хватало, поэтому, вероятно, инициативный прапорщик быстро был произведен в поручики и назначен комендантом чехословацких войск в Кургане.
Расстрел оказал разительное влияние на обстановку в городе. Курганский уездный комиссар Матвей Алексеев через два месяца составил донесение штабу чехословацкого корпуса, где отмечал: «… с того момента исчезло появление всяких сходок и большевистских резолюций о неповиновении. Население, поняв, что имеет дело с твердой властью, сразу перестало требовать сохранения советов и стало выполнять все законные распоряжения: вносить казенные налоги и сборы, возвращать в армию сбежавших новобранцев, и жизнь вступила в более нормальную правовую колею».
Не возьму на себя права оправдывать этот расстрел. Лишать человека жизни – это преступление. Однако в данном случае напрашивается аналогия. Двумя неделями раньше, 2 сентября, после покушения на председателя Совета Народных Комиссаров Владимира Ленина и убийства председателя Петроградской ЧК Моисея Урицкого, большевики ввели на подвластной им территории красный террор. В первый же день в Петрограде были расстреляны 900 заложников, в Алупке, откуда приехала в Москву Фани Каплан – 500 человек.
Так началось соревнование двух терроров, в котором красный все-таки одержал полную и безоговорочную победу.
На территории Курганского уезда в сентябре начали действовать карательные отряды. Они проехали по селам, проводили аресты активных сторонников Советской власти, устраивали публичные порки. Наряду с русскими белогвардейцами в экзекуциях участвовали и чехословацкие легионеры.
В одной из народных песен, сочиненных в конце 1918 года, есть такие слова: «На нас напали злые чехи». Они отражают изменившееся отношение крестьянства к легиону. А ведь после уездного крестьянского съезда прошло каких-то три месяца…